Я даже закашлялся.

– Рингер, мы не можем это сделать. – Пытаюсь найти какой-нибудь аргумент, но самым веским оказывается вот этот: – Если не сможем вернуться к точке эвакуации, как нас найдут?

– Черт! Зомби, ты слышал хоть слово из того, что я тут наговорила? Что, если они – не мы? Что, если они – они? Что, если все это было обманом?

– Ой, Рингер, я тебя умоляю! Ты хоть понимаешь, что это сумасше… глупость? Инопланетяне спасают своих врагов, делают из них солдат и дают им оружие? Перестань, давай закроем эту тему, у нас есть работа. Может, тебе это и не нравится, но я твой командир…

– Ладно, – совершенно спокойно говорит Рингер.

Я разгорячился, а она, напротив, стала холодна как лед.

– Тогда я сделаю это сама.

Рингер наклоняет вперед голову и заносит руку с ножом над шеей. Я отбираю нож. С меня хватит.

– Встать, рядовой Рингер.

Я отбрасываю нож в темную часть комнаты. Меня всего трясет, и голос тоже дрожит.

– Хочешь просчитать все варианты – отлично. Сиди здесь, пока я не вернусь. А еще лучше – прикончи меня прямо сейчас. Вдруг мои инопланетные хозяева придумали, как скрыть от тебя, что я инвазирован. А после того, как прикончишь, возвращайся к ребятам и их тоже всех перебей. Пусти пулю в голову Чашке. Почему нет? Она ведь тоже может быть врагом? Так пристрели ее! Это же единственный выход, да? Убивай всех, чтобы не убили тебя.

Рингер никак не реагирует, ни жестом, ни словом. Снег залетает в разбитое окно, свет от раскаленных обломков бензовоза подкрашивает снежинки темно-красным.

– Ты уверен, что не умеешь играть в шахматы? – спрашивает Рингер, потом кладет винтовку на колени и поглаживает указательным пальцем спусковой крючок. – Повернись ко мне спиной, Зомби.

Мы дошли до конца тропинки, и это тупик. У меня кончились хоть сколько-нибудь убедительные аргументы, поэтому я говорю первое, что приходит в голову:

– Меня зовут Бен.

Рингер даже не моргнула.

– Паршивое имя. Зомби лучше.

– А у тебя какое? – не отступаю я.

– Вот это – то, что не имеет значения. Это уже давно не важно, Зомби, – отвечает Рингер.

Она продолжает ласкать спусковой крючок, медленно так поглаживает; это повторяющееся движение действует на меня гипнотически, даже голова немного кружится. Я пытаюсь найти выход:

– Давай сделаем так: я вырезаю твой имплантат, а ты обещаешь не убивать меня.

Мне легче принять бой с дюжиной снайперов, чем с одной Рингер, которая превратилась в Дороти, а так она останется на моей стороне. Мысленно я вижу картинку: моя голова разлетается, как голова фанерной мишени на стрельбах.

Рингер вскидывает голову, уголок ее рта вздрагивает. Улыбка? Почти, но не совсем.

– Шах.

Мой ход – я дарю Рингер улыбку искренней доброты. Старая добрая улыбка Бена Пэриша, та самая, с помощью которой я мог получить все, что хотел. Ну, конечно, теоретически, – я ведь скромный парень.

– Шах значит «да»? Или это урок игры в шахматы?

Рингер откладывает винтовку в сторону и поворачивается ко мне спиной. Наклоняет голову. Убирает волосы с шеи.

– И то и другое.

С улицы доносятся выстрелы Кекса. Снайпер отвечает. Этот джемсейшен продолжается, пока я опускаюсь на колено за спиной у Рингер. Какая-то часть меня готова сделать так, как она просит, если это поможет мне – и всем ребятам из группы – остаться в живых. А другая часть тихо протестует: «Это же все равно что кормить мышей домашним печеньем! Что будет дальше? Она захочет устроить физический осмотр моих мозгов?»

– Расслабься, Зомби, – ровным голосом говорит Рингер, теперь она снова та Рингер, которую я знал. – Если эти имплантаты не наши, может, лучше не носить их под кожей? А если наши, когда вернемся, доктор Пэм имплантирует их обратно. Согласен?

– Шах и мат?

– Точно, – кивает Рингер.

Я достаю свой нож и ощупываю участок кожи под шрамом. У Рингер длинная красивая шея, и еще очень холодная. У меня дрожат руки.

«Сделай, как она хочет. Это, скорее всего, кончится трибуналом и ты всю оставшуюся жизнь будешь чистить картошку, но хотя бы останешься в живых».

– Только аккуратно, – шепотом говорит Рингер.

Я делаю глубокий вдох и провожу кончиком ножа вдоль шрама. Появляется алая капелька крови, она поразительно яркая на фоне ее перламутровой кожи. Рингер даже не вздрагивает, но я все равно спрашиваю:

– Не больно?

– Нет, даже приятно.

Я вынимаю имплантат. Чип в капельке крови примагнитился к острию ножа.

– Ну, как тебе это? – Рингер поворачивается ко мне, почти улыбка почти у нее на губах.

Я не отвечаю. Не могу. Я лишился дара речи. Нож выпадает у меня из руки. Я стою в шаге от Рингер и смотрю прямо на нее, но ее лицо исчезло. Я не вижу его через монокуляр.

Голова Рингер вспыхивает ослепительно-ярким зеленым огнем.

60

Инстинкт требует сорвать с плеча винтовку, но я этого не делаю. Я парализован шоком. Потом меня бросает в дрожь от отвращения. После отвращения – паника. И сразу за паникой – замешательство. Голова Рингер светится, как рождественская елка, за милю можно увидеть. Зеленый огонь такой интенсивный, что стирает послеобраз на сетчатке моего левого глаза.

– В чем дело? – спрашивает Рингер. – Что случилось?

– Ты светишься. Засветилась сразу, как только я вытащил имплантат.

Мы целых две минуты смотрим друг на друга.

Зеленым светятся нечистые. Я уже на ногах, держу М-16 и пячусь к двери. Снаружи Кекс и снайпер продолжают обмениваться выстрелами. Зеленым светятся нечистые. Рингер даже не пытается дотянуться до своей винтовки. Правым глазом я вижу нормальную Рингер; когда смотрю левым, она горит, как римская свеча.

– Подумай об этом, Зомби, – говорит Рингер. – Хорошо подумай. – Она поднимает руки, ладони у нее исцарапаны при падении, одна в крови. – Я засветилась после того, как ты достал имплантат. Монокуляры не фиксируют инвазированных. Они реагируют на тех, в ком нет имплантатов.

– Извини, Рингер, но это бред какой-то. Они реагировали на тех троих. Почему они светились, если не были инвазированными?

– Ты знаешь почему. Просто не хочешь себе в этом признаться. Те люди светились, потому что они не были инвазированными. Они такие же, как мы, только без имплантатов.

Рингер поднимается с пола. Господи, она такая маленькая, совсем девчонка… Но она ведь и есть девчонка? Если смотреть одним глазом – нормальная, если другим – зеленый огненный шар вместо головы. Какая из них Рингер?

– Нас собирают в лагере.

Она делает шаг в мою сторону. Я поднимаю винтовку. Она останавливается.

– Присваивают нам номера, заносят в базу. Учат нас убивать.

Еще один шаг. Я направляю ствол винтовки в ее сторону. Не целюсь в нее, просто даю знать: «Не приближайся».

– Любой, у кого нет имплантата, будет светиться, и когда они защищаются или нападают на нас, стреляют, как этот снайпер на крыше, мы только убеждаемся, что они враги.

Еще шаг. Теперь я целюсь ей в сердце.

– Не надо, – говорю я. – Пожалуйста, Рингер.

Одно лицо чистое, другое в огне.

– Так будет до тех пор, пока мы не перебьем всех, у кого нет имплантата.

Еще один шаг. Сейчас она стоит прямо напротив меня. Ствол винтовки упирается ей в грудь.

– Это Пятая волна, Бен.

Я мотаю головой:

– Нет никакой Пятой волны. Нет никакой Пятой волны! Комендант сказал мне…

– Комендант соврал.

Она протягивает ко мне руки и забирает винтовку. У меня такое чувство, будто я падаю в совершенно другую «Страну чудес», там верх – это низ, а правда – ложь. Там у врага два лица: мое лицо и его лицо. Лицо человека, который не дал мне упасть в бездну, того, кто взял мое сердце и превратил его в поле боя.

Она берет меня за руки:

– Бен, Пятая волна – это мы.

61

«МЫ – ЧЕЛОВЕЧЕСТВО».

Все ложь. «Страна чудес». Лагерь «Приют». Даже сама война.